Рококо увязывается в нашем представлении, прежде всего с Францией, Парижем, Версалем и всем, что в XVIII в. было французским. Французский язык, французские искусство, нравы и мода доминировали во всей Европе. Вольтер, посетивший в 1750 году Германию, писал: «На немецком языке изъясняются здесь только с солдатами и лошадьми». А один из русских дворян, вернувшись из Франции, рассказывал, что в Париже все так культурно — даже дети говорят по-французски.

Вплоть до смерти Людовика XIV в 1715 году во Фран­ции сохранялась суровая атмосфера последних лет пре­дыдущего столетия. Вместе с королем старел его двор, впадая в некое религиозное оцепенение. Блистательные дни остались в прошлом, всяческие увеселения прекрати­лись, вечера коротали в семейном кругу. Изматывающие войны конца правления Людовика XIV опустошили госу­дарственную казну настолько, что в плавильную печь пришлось отправить королевский золотой сервиз вместе с кольцами для салфеток, украшенными бриллиантами, и серебряный алтарь собора Парижской богоматери.

Людовику XV было всего пять лет, когда умер прадед, и когда спустя восемь лет состоялась его коронация, все было уже совершенно иным. Суровость, напыщенность предыдущих лет исчезли. Экономическое положение народа и государства отнюдь не улучшилось, но этого старались не замечать, над этим лишь смеялись. Смехотворными казались геройство, предприимчивость, набожность. Высмеивалось все, что хоть в малейшей мере напоминало о бедности или нищете. Ведь жизнь дана для того, чтобы радоваться ей, наслаждаться ею! Учились лицемерить, не замечать ничего неприятного. «Если наши добродетели не приносят нам счастья, то на кой черт они нам нужны?» манеры должны были быть элегантными, отношения галантными. Какая бы тяжелая подагра ни свела суставы, ходить следовало прямо и легко. Богатство и женщин завоевывали и теряли с приятной улыбкой на устах. Полуживыми отправлялись на охоту, и самой красивой считалась смерть на балу или в театре. Чтение считали дурной манерой, его полностью заменила игра в карты. Эту эпоху иногда называют женоподобной. Почему? Видимо, из-за жеманной манерности, изысканного образа жизни того времени. XVIII век — один из самых противоречи­вых в истории эпох. Рядом с новыми идеями эпохи просвещения процветала преувеличенная жажда наслаждений, наряду с развитием революционных идей каменела политическая мысль и рядом с пороками соседствовал чистейший идеализм.В XVIII в. возросла вновь роль женщины в политической и общественной жизни. В России и Австрии официально правили женщины, во Франции — любовницы ко­пя, придворные дамы и актрисы. Да и в семейной жизни бразды правления взяла в свои руки жена. Муж стал скорее терпимым гостем в собственном доме, нежели хозяином. Гости на пороге спрашивали теперь: «Хозяйка дома?», вместо прежнего «Господин, обед подан!» слуги

докладывали: «Мадам, стол накрыт!». В то же время му­жья требовали от жен нежных чувств, прекрасных стихов и слов любви — правда, не от своих, а чужих. Чрезмерная забота о супруге почиталась дурным тоном. Не только в Париже, но и в Вене и других городах вошел в моду «друг» на итальянский или испанский манер, и в общест­ве жены спокойно, элегантно восседали между законным и незаконным мужьями. Катехизис морали того времени «Bagatelles morales» красноречиво описывает отношение женщин к супружеской жизни: «Вы продолжаете любить своего мужа по истечении шести месяцев? Это может по­зволить себе какая-нибудь модистка, но не светская дама. Вас вводит в краску комплимент галантного кавалера? В наше время краснеют только посредством грима. Вы вста­ете в восемь часов утра и принимаетесь сразу же за до­машние дела? Но в это время возвращаются только с ба­ла!». Больше всего упрекали простых женщин за их лю­бовь к мужу. Одна молодая дама сказала Казанове, всеми средствами пытавшемуся соблазнить ее: «Сударь, потерпите же две недели. Тогда я буду уже замужней и свободной».

Все прежние патриархальные обычаи, понятия о мо­рали и воспитании были забыты. Зато научились завязывать любовные и светские интриги. Женское обра­зование упало на самый примитивный уровень. Никто уже не ждал от женщин умения переводить Гомера или Петрарку, зато она должна была уметь играть в карты и быть искусной кокеткой. Лучшее по тому времени обра­зование давал монастырь. Если раньше это мрачное и ас­кетическое заведение служило убежищем для разбитых сердец, то теперь стало упрощенной копией высшего света. В монастыре женщина училась (жить и спать перед зеркалом), что означало умение находиться постоянно под бдительным оком светского общества. Даже одежда воспитанниц мо­настыря соответствовала их будущему положению в об­ществе. Под коричневой монашеской мантией носили корсет с кринолином и шелковым платьем, белый платок на голове окаймляло кокетливое кружево, прическа, хотя и скромная, соответствовала моде. Азам дамского воспи­тания девочек обучал в детстве учитель танцев, дрессировавший их осанку и походку, знакомивший с правила­ми поведения в обществе и светскими манерами. Монас­тырь покидали обычно в день помолвки. Жениха выби­рали родители, и случалось, что девушка видела своего суженого впервые лишь у алтаря. Это отнюдь не огорча­ло ее, для нее замужество было лишь своеобразным про­пуском в свет и обеспечивало желанную свободу. Медо­вый месяц, если он вообще состоялся, был коротким, так как трогательное уединение почитали мещанством.

Ограниченность интересов приводила к появлению вся­ких абсурдных занятий, например т. н. парфилажа — выдергивания из парчовой одежды мужчин серебряных и золотых нитей. От этого увлечения была хоть некоторая польза: собранным золотом или серебром можно было расплатиться за картежные долги. Но уж вовсе бессмыс­ленно было портить старые гравюры для того, чтобы вы­резанными фигурками оклеивать ширмы в комнате.

Были, конечно, и женщины, кого больше увлекали по­литические интриги и интеллектуальные занятия. Пред­приимчивые женщины достигали нередко весьма высоко­го положения в обществе. Самой известной женщиной эпохи была, несомненно, любовница Людовика XV мар­киза де Помпадур. Красивая, неглупая девушка из прос­той семьи была воспитана дворянами, добивавшимися благоволения короля, и представлена королю. Интелли­гентная по природе и сравнительно хорошо образованная, мадам Помпадур постепенно начала играть все более важ­ную роль в общественной и политической жизни Франции. В ее салоне не только ели и пили, но и распределяли должности, земли. Желанными гостями у нее были литераторы и художники. Она вела переписку со многими правителями государств, в том числе с Екатериной II Марией Терезией. Министры и послы разных государств присутствовали при ее утреннем туалете, снабжая ее свежими новостями внутренней и внешней политики. Наряду с увеселениями большое внимание маркиза уделяла развитию наук и искусств, поддерживала поэтов, покупала картины художников. Когда энциклопедистов обвинили клевете на короля и церковь, мадам Помпадур решительно выступила в их защиту и на одном из великосветских приемов наглядно продемонстрировала королю, как легко с помощью энциклопедии прослыть знатоком в самых разных областях знаний, о которых прежде и понятия имели. Это понравилось королю, и энциклопедия была спасена от сожжения. Но как часто случается в истории один несет грехи других. В глазах простых людей мадам Помпадур стала символом разлагающейся власти дворянства и самой ненавистной женщиной Франции. Король отдал в ее распоряжение Елисейский дворец (нынешняя резиденция президента Франции). Для мадам, боявшейся народного гнева, спроектировали специальный мост через Сену. Архитектор, проектировавший этот мост, якобы сказал: «Это должен быть очень прочный мост, потому что ему придется выдерживать самое тяжелое бремя Франции». Мост сохранился до наших дней.

Мадам Помпадур обладала высокоразвитым художественным вкусом, любила сама вырезать украшения из сл новой кости. Наряды ее были столь прекрасны и дороги, что после ее смерти пожалели надеть хотя бы одно из них на нее. Поскольку в Версальском дворце даже разговоры о смерти были запрещены, то труп бывшей фаворитки короля замотали просто-напросто в тонкое полотно и тайно вынесли из дворца.

Заключительной ступенью пышной барочной одежы стал костюм-рококо, сформировавшийся в основных своих чертах во Франции уже в первой четверти XVIII в. Формы уменьшились, детали стали разнообразнее и изящнее, великолепие сменилось прихотливостью. В покрое одежды не произошло существенных изменений. Силует стал более вычурным, но сохранил прежнюю аристократичность. Внешний блеск и грациозность, легкость были одинаково в почете. Французская придворная мода скоро покорила всю Европу. Ее приспосабливали к своим возможностям даже простые женщины, которым дорогие материалы, в том числе сукно, а также роскошные предметы и украшения были, конечно, недоступны. Широко» распространению моды способствовали и журналы мод массово вывозимые теперь из Франции, а также куклы пандоры, путешествовавшие по всей Европе еще в прошлом столетии.

Лиф оставался по-прежнему узким, заканчиваясь спереди более или менее острым мысиком, иногда закругленно. Декольте украшалось поначалу лишь одним бантом, именуемым «посланником любви», т. к. под ним дамы прята­ли свои письма и письма возлюбленных. Вскоре лиф ук­расился целым рядом бантов, каждый из которых имел свое название (3).

Рукава были узкими, до локтя и закан­чивались пышными воланами (3). Вызывающе открытый вырез платья, характерный для прошлого столетия, уменьшился и имел часто четырехугольную форму. Глав­ное внимание уделялось юбке. Вновь вошли в моду кри­нолины. Но если в прежние времена каркас служил опо­рой для тяжелых материалов, то теперь, когда ткани ста­ли легкими, он стал формообразующим элементом и соз­дал совершенно новый силуэт. Объект насмешек карика­туристов и угроз распорядителей одежды, юбка стойко держалась в моде вплоть до Великой французской рево­люции. Считают, что возродилась она в Англии в начале столетия под влиянием испанской моды. Французы уви­дели ее впервые на сцене в 1718 г. и встретили насмешка­ми. Именно это и обеспечило ей успех. Вначале юбка име­ла круглую форму, для поддержания формы в клеенча­тый материал вшивали металлические обручи. При тре­нии о клеенчатый материал обручи издавали характер­ный звук, отчего юбки стали называть «criard.es», т. е. кри­чащими. Позже клеенчатый материал заменили на дру­гой, более мягкий. Юбка приобрела эллипсоидную форму, т. е. спереди и сзади была как будто сплющена, по бокам широкая. Диаметр такой юбки по нижнему краю достигал иногда 2,5 м (2).

В комнате она занимала в три раза боль­ше места, чем раньше, в дверь можно было протиснуться разве что боком. Когда дама ехала в карете, юбка высту­пала с обеих сторон ее. Кавалерам во время прогулки приходилось шагать в нескольких шагах от дамы — спе­реди или сзади. Кринолин позволял кокеткам демонстриро­вать кружева нижних юбок и даже ноги до щиколоток, для этого требовалось лишь умение раскачивать юбку. Несмотря на протесты духовенства кринолины проникли даже в монастырь. Их носили деревенские девушки, слу­жанки и даже дети. Металлические и деревянные обручи со временем с успехом заменил китовый ус. Для удовлет­ворения повышенного спроса на него в Голландии уже в 20-е годы XVIII в. было создано акционерное общество по добыче китов.

Во второй половине столетия форма юбки несколько из­менилась. Каркас доходил только до коленей, нижняя часть свободно спадала воланами. Эта форма как нельзя лучше соответствовала новому стилю жизни, который пропагандировал итальянский врач Тронкини. По прин­ципу «назад к природе» он советовал вести здоровый об­раз жизни, пить молоко, рано вставать и по возможности часто бывать на лоне природы. Широкий волан юбки по­зволял двигаться довольно свободно, поэтому юбка полу­чила широкое признание у женщин, желавших сохранить вечную молодость и красоту. С равновесием, правда, были кое-какие затруднения, но при помощи длинной палки «тронкинировать» было довольно-таки забавно (4).

Вскоре в моде появилась еще одна форма юбки с боль­шими подушками на бедрах вместо каркаса (5).

Платье получило название «полонез», и его до сих пор можно ви­деть на сцене театров как одежду пастушек (6).

Кроме этого в XVIII в. носили интересные верхние платья типа манто. В первые годы периода рококо появился и контуш (1)

— довольно узкий в плечах и равномерно расши­рявшийся книзу, завоевавший огромную популярность. Его часто изображал на своих картинах художник Ватто, отсюда и часто употребляемое название — платье со склад­кой Ватто. Распространенным во всех слоях общества было и т. н. стильное платье с узким лифом и мягко спа­давшей сосборенной юбкой, или мягкая юбка с малень­ким приталенным жакетом. Новое направление в мо­де, близкое уже к классицизму, связано с именем худож­ницы Виже-Лебрён. Она вернула в одежду античную дра­пировку, прическу из свободно спадающих локон и раз­вевающиеся просвечивающиеся вуали. Художница устра­ивала приемы, на которые дамы являлись в желтых бар­хатных платьях с белыми бантами, в бледно-голубом платье с гирляндами из роз или в белом одеянии. Эти на­ряды получили название «белой симфонии». В одежде, по ее мнению, должен проявляться вкус каждой отдель­ной женщины, а не модельера.

Большую роль и в период рококо играл материал. Муж­скую и женскую одежду шили из одних и тех же матери­алов. Жена из своей широкой юбки вполне могла сшить мужу костюм. Важнейшими материалами были атлас и сатин, только самые торжественные наряды шили из парчи. Блеск атласа оттеняли тонкий матовый бархат и воздушные кружева. В моде были мягкие преломленные тона. Рококо — непревзойденный мастер нюансирования цветов. Каждому оттенку давалось свое название, напри­мер: «лондонский туман», «умирающая обезьяна», «весе­лая вдова» и пр. К концу столетия вошли в моду коричне­вые тона, при различении оттенков его исходили из цве­та, присущего блохе: «молодая блоха», «старая блоха», «блошиное брюшко» и т. д. Прекрасным был и орнамент текстиля. Исчезли тяжелые барочные узоры с централь­ными мотивами. Преобладали цветочки и маленькие вен­ки, разбросанные свободно по светлому фону. Орнамент был асимметричным, но крупные части его были всегда уравновешены. Встречались и поэтичные живописные мо­тивы типа пасторали, но и они отличались легкостью и изяществом.

Беднейшие слои народа носили одежду из хлопчатобу­мажной ткани, вырабатываемой в Англии. Ввоз ее был строго запрещен, так как опасались, что дешевая хлопча­тобумажная ткань составит конкуренцию местным шелковым тканям. Несмотря на запрет хлопок наводнил внутренний рынок. Платья из этого материала сдергивали с женщин прямо на улицах, но и это не помогло. Даже мадам Помпадур с гордостью говорила, что в ее дворце вся мягкая мебель обита хлопчатобумажным материалом. Во второй половине столетия появились легкие и тонкие английские ткани, такие, как муслин, батист, линон. Их носили в основном белыми. Единственное, что не было еще белым, было подвенечное платье.

В XVIII в. широко использовали кружева. Ими украша­ли не только нижнее белье, но и верхнее платье, а также постельное белье. Воздушное, почти невесомое плетеное кружево изготовляли в Северной Франции и Фландрии как в государственных, так и в кустарных мастерских, где молодые девушки зарабатывали себе на приданое. До­рогие кружева являлись источником больших доходов для государства. Часто, чтобы продемонстрировать другим свои роскошные кружева, женщины вывешивали белье сушиться на окна со стороны улицы. Некоторые даже после смерти не желали расставаться с кружевами и тре­бовали уложить их с собой в гроб. Во время французской революции, когда в Сене и в закоулках стали находить трупы неизвестных и встал вопрос о введении паспортной системы, префект полиции утверждал, что каждого поря­дочного человека можно узнать по его кружевам. Круже­ва начали исчезать лишь после создания в Англии маши­ны по изготовлению тюля, когда они стали дешевыми и более доступными. Воланы, в начале столетия незначи­тельно использовавшиеся для отделки низа рукавов и юбки, к середине столетия стали наиболее ценным эле­ментом декора. В моду вошли также всевозможные бан­ты, ленты и цветы — искусственные и даже живые. Ис­кусственные цветы изготовлялись преимущественно в Италии в женских монастырях, но даже на этом поприще Франция захватила потом первенство. С течением време­ни платье все больше и больше заполнялось кружевами, воланами, бантами, рюшами, галунами, кантами и цвета­ми, пока в конце концов материал платья уже совсем не просматривался. И тогда отказались от всего этого.

Женская прическа уже в этот период составляла рез­кий контраст пышной, богато декорированной одежде. После исчезновения в первые годы нового столетия сверх-высокого фонтанжа прическа на протяжении почти всего периода рококо оставалась очень простой. Вероятно, все внимание было направлено на оформление юбки. Шея, затылок и уши были открыты, волосы собраны на затыл­ке и украшены бантом или цветами. На голове но­сили окаймленный кружевом чепец. В моду вошло припуд­ривание волос серой рисовой или пшеничной мукой — так впервые в истории моды возникла иллюзия старости, поскольку и у молодых и у старых волосы были одина­ково белыми. На голове можно было носить украшение, скомбинированное из цветов, бантов и кружев. В конце столетия интерес к юбке стал ослабевать, и все внимание снова сосредоточилось на прическе. Она становилась все выше спереди и пышнее сзади. Во время правления Марии Антуанетты, задававшей тон во французской мо­де, прическа потеряла всякое чувство меры. На го­лову натягивали каркас, заполненный чужими волосами и кусочками ткани. На эту конструкцию начесывали свои волосы, предварительно обильно смазанные жирной па­хучей мазью. Волосы таким образом стояли торчком, и посыпанная сверху мука не осыпалась. Прически эти бы­ли очень дорогими и отнимали много времени, поэтому их не разбирали неделями, что создавало идеальную среду для вшей. Пришлось изобрести даже длинные костяные или металлические спицы (grattoirs), которыми можно бы­ло чесать голову, не портя прически. Во время сна голо­ва опиралась на специальную подставку, однако.. . благовонная жирная мазь притягивала к себе мышей. В результате один находчивый англичанин изобрел прово­лочный чепец для защиты от грызунов. Когда в моду во­шли живые цветы, в прически стали прятать сосуд с во­дой. Цветы, конечно, сохранялись долго, но ходить и си­деть с таким сосудом на голове следовало крайне осторож­но, чтобы не налить себе воды за шиворот. Парикмахе­ры уравнивались теперь с художниками, один из них до­бивался даже зачисления во Французскую академию. Большой известностью пользовался некто Даге, исполь­зовавший для своих фантастических причесок птичьи гнезда с яйцами, разные безделушки и миниатюры лю­бимых. Прически занимали важное место в светской жиз­ни, о них часто упоминается в мемуарах и письмах того времени. Однажды парикмахер королевы похвастался, что упрятал в прическу, чтобы поднять ее выше, ночную сорочку. На следующий же день в обществе появилась дама с дамастовой скатертью в прическе. Другая ре­шила изобразить себя женой садовника, водрузив на го­лове артишок, кочан капусты, морковь и редис. Идея на­столько понравилась, что скоро овощи и фрукты от­теснили на задний план цветы. Самой высокой была при­ческа со страусиными перьями. Еще выше поднимались прически только на карикатурах, массово появлявшихся в то время. Перед самой революцией эти тяжелые конст­рукции распались. По примеру Англии волосы стали носить свободно распущенными или завязывали их узлом на затылке. Все внимание перенеслось на широкополую шляпу, ее не снимали даже в помещении. Миниатюры возлюбленных вправляли теперь в броши, браслеты. В этот период тяжелых кринолинов и высоких причесок про­извести туалет было делом сложным и трудоемким. Об этом красноречиво пишет в своих мемуарах мадам Жанлис: «Если бы вы знали, что такое бальный туалет! Это одно из самых трудных и комичных дел, которое можно себе представить. Мне сказали, что я буду одета в кос­тюм пастушки, но у французов о нем весьма своеобраз­ное представление. Прежде всего нацепили на голову по­душку и шиньон, хотя у меня самой красивые волосы. На все это взгромоздили большую шляпу, украшенную ву­алью, бантами, цветами и полдюжиной страусиных перьев. Эта тяжесть давила на меня, я не могла двинуть головой и чуть не задохнулась. К бедрам же прикрепили мешок с конским волосом, надели нижнюю юбку. И наконец пла­тье с венками из цветов. В таком виде меня повели на бал и предупредили: «Смотри, не испорть прически, не помни платье, не сотри грим!». Я едва передвигала ноги и выглядела столь несчастной, что никто и не мог поверить, что я хочу танцевать».

Любимым предметом туалета стал веер, украшенный дорогими миниатюрами, эмалью, слоновой костью, перла­мутром, кружевами и страусиными перьями. Искусству обращения с веером учились долго и терпеливо. С помощью его женщина могла передать любые чувства. Нерв­ный, быстрый взмах означал гнев, плавное движение вее­ра вперед-назад говорило об удовольствии, легкий взмах вверх-вниз означал согласие и т. п. Когда же веер в один прекрасный день понял, что женщина забыла прекрасную игру намеков и использует его лишь как опахало, он на­столько обиделся, что навсегда исчез из женского туалета.

Туалетный столик был важнейшим предметом мебели этой эпохи. Снабженный зеркалом, украшенный, как ал­тарь, кружевом и убранный муслином, как колыбель, он содержал весь арсенал косметических средств: неисчисли­мое количество жидкостей для гримирования и высвет­ления, пудры, парфюмы, краски, средства от веснушек и прыщиков. С их помощью лицо превратилось в произве­дение искусства, из-под грима лица не было видно так же, как не видно под творением художника холста. Гри­мирование было исключительной привилегией знатных дам, другим, в том числе и женщинам легкого поведения, оно было запрещено. Дама высшего света уже издалека бросалась в глаза своим искусным гримом. Щеки сильно нарумянены, остальная часть лица бледна до крайности. Для полной иллюзии проводили на лице голубые про­жилки, будто бы проглядывающие сквозь нежную, тон­кую кожу. С этой же целью производили кровопускание и пили уксус. В макияже главным был красный грим са­мых разных тонов. Расходовали его в больших количест­вах. Так, в 1781 г. одна дама купила зараз шесть дюжин баночек с красным гримом. Франция в год расходовала два миллиона баночек с этой краской. Гримировали даже мертвых, чтобы они выглядели как можно красивее. Не­которые дамы в своем завещании точно описывали, как следует загримировать их после смерти. Нежную кожу шеи подчеркивали прозрачные платки с расписными си­ними прожилками. После посещения Петром I Людовика XV одежду стали оторачивать мехом, чтобы подчеркнуть персиковый цвет лица. Важным элементом оформления лица стали мушки. Эти черные пластыри из бумаги, шел­ка или бархата могли иметь форму круга, солнца, полу­месяца, звездочки, сердца и пр. По расположению их на лице или шее догадливый кавалер узнавал все, что хо­тела сообщить ему дама сердца. Мушка на носу означала бесстыдство, на глазу — страсть, на губе — кокетство, на лбу — величие, в углу рта — жажду поцелуя и т. д. Для начинающих кавалеров, видимо, должны были существо­вать в то время какие-то словари для расшифровки этой информации.

Чем больше применяли косметику, тем меньше возмож­ностей оставалось для гигиенических процедур, отсюда, вероятно, столь тонкое знание цветов всяческих насеко­мых. Бессмысленно было бы искать в тогдашних жилых помещениях ванную комнату или хотя бы приличный умывальник. Достаточно было небольшой чашки, куда окунали| пальцы или смачивали кончик полотенца, чтобы утереть им лицо. Мытье считали занятием вредным, ба­ни же были закрыты в связи с массовым распростране­нием галантных болезней. Дурной запах тела помогали замаскировать благовонные масла. Одна дама, в ответ на замечание Петра I по поводу ее грязных рук кокетливо сказала: «Ваше величество, если бы вы видели, какие у меня ноги!»

Когда спустя годы гильотина начала сечь эти ку­кольные головы, известный государственный деятель Франции Талейран подвел краткий итог прошлому столе­тию: «Кто не жил до 1789 года, тот не знает, что такое радость жизни».

Материал журнал "SILUETT" 1982/1

Автор Элла Венде